Элизабет напряглась. Как и каждый, кто имеет дело с пациентами, даже с такими своеобразными, она привыкла, что ее слушают. Этот же парень все сам усложнял, продолжая вести себя как маленький ребенок, решивший покапризничать. К сожалению приструнить этого ребенка возможности не было, мужчины имели странное свойство – со временем наглости в них прибавлялось, а ребяческой дури нет. Вот и выходило нечто в этаком роде.
- И это все? Однобокое у вас восприятие, - холодно ответила на его выпад девушка, в конечном счете, в эту игру могут играть и двое. Щелкнув ручкой, она довольно мирно принялась записывать все, что он  выболтал ей, не важно, сколько правды было в его словах. В какой-то момент она взглянула на пациента и в мозгу промелькнула странная и какая-то дикая мысль, что он чем-то похож на Айзека.
В ее памяти он остался все тем же улыбчивым, все тем же задорным, таким, каким она его впервые встретила на зеленой площадке, когда он случайно кинул в нее мячом и подбежал извиняться. А может и не случайно, уже не узнать толком. Его голубые  лисьи глаза всегда смотрели с прищуром, словно он задумал что-то, хитрое и до ужаса глупое. Худощавый, остролицый, не любящий бриться, с теми мелкими изъянами, за которые хочется ругать, но которыми наслаждаешься исподтишка. И нет в памяти воспоминаний о последних минутах, в которые он смотрел на нее, как на кого-то чужого. Память отказывалась воспроизводить их последнее расставание, в котором она, собственно, и была виновата, сообщив Прометею об «особых» способностях жениха. Тогда его лисьи глаза перестали смотреть с прищуром, наполнились болью и разочарованием, а Кенуэй отказывалась понимать, отчего он не хочет принимать ее помощь.
- Знаешь, а ты чем-то похож на него. – Элизабет хитро взглянула на пациента, улыбаясь чему-то своему и чтобы не запутаться, даже отложила ручку и стала загибать пальцы. – Такого же роста, он, конечно, был худее, но все же телосложение примерное, такие же светлые глаза и даже цвет волос. Говорил бы ты чуть пониже, то, возможно, смог бы сойти за его голос. Прямо радость для меня, такой потерявшейся. Но есть одно но… ты не он. И именно поэтому мы продолжим наш сеанс.
Она встала из-за стола, подходя к мутанту, медленно, абсолютно его не опасаясь.
«Что он знает о настоящих монстрах. Не о тех, что прячутся по темным углам с острыми клыками, но о тех, кто каждый день проходит мимо, кто выглядит как он, но человеком не является. Кто выжег в себе все человеческое, потому что так легче, потому что так не надо чувствовать боли. Не важно от чего, от физической боли или же от душевной. Боли от расставания, которая приносит сухость во рту и боль в области груди. Кто не способен понять тебя, не потому что не хочет, но потому что не может. Монстров вроде меня…»
Ее мир никогда не был нормальным, он всегда был другим. Она была брошена, оставлена одна еще в те времена, когда и себя не осознавала. А после ее отдали в руки монстру, который взрастил ее в этих руках, который был с ней на удивление нежен, в то время как с другими он вел себя как зверь. Заботливый отец, гладящий по голове любимую, хоть и не родную дочь, в следующий момент черная тень, упивающаяся болью и слезами незнакомого, но пойманного как крыса в мышеловку, человека. И когда, казалось, мир этого человека был далеко, когда все это было далеко, она, впервые в своей жизни нашла кого-то, кто мог вернуть ей ее человеческое обличье. Кто мог дать ей шанс ассоциировать себя не как дикий зверь среди домашних питомцев, но как кого-то равного и даже похожего им не только внешне, но и внутренне. Наконец дать себе право ощущать себя настоящим человеком. Но из-за этого треклятого вируса их пути разошлись и последнее, что в ней было человечного, ушло вместе с этим человеком, вскрываясь и потухая вместе с последним воспоминанием о нем. И осталось только то, что долгие годы взращивал Закари, что холил и лелеял. Что он хотел создать.
- Эксперимент продолжается, - тихо прошептала Элизабет на ухо мужчине и тут же воткнула ему иглу в шею, отходя на такое расстояние, что бы даже завалившись, он смог ее видеть. – Не волнуйся, простой транквилизатор. Ну, почти… Ты же у нас особенный, не такой как все и транквилизатор тебе тоже нужен подобающий. Нравится? Это сделал тот самый доктор, которому ты сломал руку не так давно, он был очень зол на тебя, если честно и предлагал, что бы разносясь по крови, препарат приносил тебе дичайшую боль. Кажется, он должен был воздействовать на нервные клетки. Тебе повезло, что я эту идею не приняла. В конечном итоге, здесь я решаю, когда тебе будет больно…
Кенуэй подошла к небольшому стеклянному шкафчику и вытащила еще один шприц. Совсем маленький, но поблескивающая в ней золотистая жидкость притягивала взгляд. Ей нравились медицинские приборы, разложенные по шкафам – стерильные, чистые, блестящие, правильной формы. Они олицетворяли все то, что она сама привыкла считать за истину. Именно прекрасные вещи, приносят нестерпимую боль.
- Пациент не захотел идти на контакт. Придется прибегнуть к радикальным мерам. – Элизабет вновь вернула все свое внимание на мужчину, вкалывая тому очередной препарат, на этот раз в вену, отмечая, насколько расслаблены мышцы на его руке. – М, не волнуйся, это тебя не убьет. Зато сделает более сговорчивым. Ты никогда не задумывался, как действует сыворотка правды, нет? Как так выходит, что человек, сам того не подозревая, не может контролировать то, что он говорит. – Сейчас она, казалось, перенеслась обратно в аудиторию, в которой защищала диссертацию, мерно водя руками в воздухе, для достижения наилучшего эффекта. – Человеческий организм, сам по себе, это механизм, где все работает складно и слажено. За все процессы в нашей голове отвечает наш мозг, и вот он тут царь и бог. Мы привыкли считать, что наше мышление результат цельной работы мозга, хотя на самом деле, нам подвластны каких-то жалких пять процентов. Пять процентов, от общей массы. Этого вполне достаточно, что бы мыслить, делать какие-то замечания, учиться, запоминать. А что же тогда все остальное? А все остальное – это бездонный океан информации о нас самих, коего мы еще пока не достигли. А теперь представь, что там есть этакие сигнальные огни. И вот когда человек врет, не важно на какую тему, в мозгу загорается один огонек. А когда говорит правду – другой. Это и по ощущениям заметно. Так вот сыворотка помогает сделать так, что бы огоньки, отвечающие за ложь, просто не загорались. Так сказать, отсоединяет их от системы мозга, блокирует. И у тебя не остается другого выбора, кроме как сказать мне истину.
Элизабет присела на корточки, рядом с мутантом, всматриваясь в его глаза и улыбаясь, точно так же, как много лет назад, точно так же ей улыбался Закари, мягко и приветливо, но в то же время от улыбки этой веяло чем-то холодным. Нечеловеческим. Он бы гордился своим львенком, если бы мог видеть ее сейчас, и от этой мысли ее улыбка стала еще шире. Да, он бы оценил, что она здесь делала и чего добилась.
- Ты можешь говорить сейчас, или мы можем перейти на операционный стол и посмотреть как быстро восстановятся у тебя отрезанные ткани. Я думаю что стоит сравнить процесс восстановления у грудных мышц, - она постучала пальцем по груди, - икроножных… и еще, пожалуй… - а что бы сделал Закари? – да, лицевых, точно. Как быстро восстановится твоя щека? И так, пациент, я хочу знать о твоей прошлой жизни все – кто ты, откуда, кого ты любишь, а кого ненавидишь? Что составляет твой мир и что его составляло до всего этого? Ты расскажешь мне это, потому что другого выбора у тебя нет. Ты думал, все эти доктора делали тебе больно, хотя на самом деле ты ничего не знаешь о настоящей боли, о той, от которой хочется плакать. А я знаю и я покажу ее тебе, если ты не перестанешь вести себя как капризный ребенок.